Ночью идет дождь.
Четыре утра, дробный стук по откосам - слишком громко, чтобы баюкать, слишком тихо, чтобы окончательно разбудить. Я все-таки встаю. С балкона тянет сыростью, капли разбиваются о ладонь, в доме напротив не горит ни одна лампа, и мир за пределами оконной рамы кажется эфемерным. В такие минуты хорошо представлять, что где-то там, за стеной воды, за границами видимого пространства, кто-то (на соседней улице ли, в другом измерении - не важно) также скучает, вглядываясь во влажную темноту и думая о тебе.

В выключенном телевизоре отражается окно, и ракурс такой, что видно только верхние этажи домов и много-много очень голубого неба.
Кажется, кто-то ведет телепередачу из другого измерения.

немного любимого из Мандельштама
Воздух пасмурный влажен и гулок;
Хорошо и не страшно в лесу.
Легкий крест одиноких прогулок
Я покорно опять понесу.

И опять к равнодушной отчизне
Дикой уткой взовьется упрек,--
Я участвую в сумрачной жизни,
Где один к одному одинок!

Выстрел грянул. Над озером сонным
Крылья уток теперь тяжелы.
И двойным бытием отраженным
Одурманены сосен стволы.

Небо тусклое с отсветом странным --
Мировая туманная боль --
О, позволь мне быть также туманным
И тебя не любить мне позволь.

1911, 28 августа 1935

Я вздрагиваю от холода --
Мне хочется онеметь!
А в небе танцует золото --
Приказывает мне петь.

Томись, музыкант встревоженный,
Люби, вспоминай и плачь,
И, с тусклой планеты брошенный,
Подхватывай легкий мяч!

Так вот она -- настоящая
С таинственным миром связь!
Какая тоска щемящая,
Какая беда стряслась!

Что, если, вздрогнув неправильно,
Мерцающая всегда,
Своей булавкой заржавленной
Достанет меня звезда?

1912, 1937

Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы.
Медуницы и осы тяжелую розу сосут.
Человек умирает. Песок остывает согретый,
И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

Ах, тяжелые соты и нежные сети,
Легче камень поднять, чем имя твое повторить!
У меня остается одна забота на свете:
Золотая забота, как времени бремя избыть.

Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.
Время вспахано плугом, и роза землею была.
В медленном водовороте тяжелые нежные розы,
Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела!

Март 1920

Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.

Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.

Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы,
Что умирают, вылетев из улья.

Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина -- дремучий лес Тайгета,
Их пища -- время, медуница, мята.

Возьми ж на радость дикий мой подарок --
Невзрачное сухое ожерелье
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.

Ноябрь 1920

За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.
Как я ненавижу пахучие древние срубы!

Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,
Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко,
Никак не уляжется крови сухая возня,
И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.

Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?
Зачем преждевременно я от тебя оторвался?
Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,
Еще в древесину горячий топор не врезался.

Прозрачной слезой на стенах проступила смола,
И чувствует город свои деревянные ребра,
Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,
И трижды приснился мужьям соблазнительный образ.

Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.
И падают стрелы сухим деревянным дождем,
И стрелы другие растут на земле, как орешник.

Последней звезды безболезненно гаснет укол,
И серою ласточкой утро в окно постучится,
И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,
На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.

Ноябрь 1920

Мне снится аэропорт. Гвалт в зале ожидания, слезы у стоек регистрации, радостные лица встречающих. Огромное живое существо, дышащее десятком раздвижных дверей, со спешащими людскими потоками вместо крови, с объявлениями на электронных табло вместо нервных сигналов. Мне снится ожидание долгой дороги.
Мне снится ветер. Порывы, ломающие деревья, рвущие провода. Люди судорожно цепляющиеся за остановку, в тщетной попытке удержаться на месте. Я еду навстречу стихии, машина ползет медленно-медленно, и порывами ветра ее понемногу сносит влево.
Мне снится, как вновь срастаются старые связи, порванные три, пять, восемь лет назад - неотвратимо, независимо от моего желания. Люди возвращаются, занимают свои места, и накрепко прикипают, не желая больше отпускать.


Мне снятся сны - очень реальные, очень живые. Проснувшись, часто невозможно отличить, что это - проснувшаяся память прошлого, фантазия или смутное видение будущего, которое произойдет - или могло бы произойти.

Мы с весной не особенно дружим. То есть, я ей радуюсь, конечно, но не более того. Никаких особенных безумств, истерик и буйства гормонов. Все проходит тихо, мирно, и обычно мимо меня.
Но есть два момента, когда сознание ненадолго - иногда буквально на несколько мгновений - переворачивается, и вселенная улыбается, обещая тебе долгожданное чудо...
Первый - обычно в самом начале марта, когда зима еще в своем праве, холодно, снежно, и сил терпеть все это безобразие уже не остается. Тогда, пусть только обещанием, слабым намеком на грядущее потепление, приходит первый весенний ветер. Он - резкий, еще прохладный, но уже - с привкусом солнца и хмеля. Всегда в лицо, как бы ты не поворачивался, ерошит волосы, распахивает куртку и рвет с шеи шарф. И от него сразу так легко на душе, так весело и радостно, что хочется бегать, прыгать и кричать во все горло.
Второй, - когда начинают цвести яблони. Это, на мой простодушный взгляд, так красиво, так невероятно нежно и трогательно, что растревоженное сердце начинает ныть и тяжело бухать где-то внизу грудной клетки. И каждый раз почти до слез и слов никаких не хватает.



картинка честно стырена на просторах интернета

Чем ближе к Питеру, тем сильнее трясутся коленки.

Я все пытаюсь доказать себе, что тоже чего-то стою, но кто-то маленький и вредный внутри твердит: "Зачем тебе все это, зачем? Неужели веришь, будто что-то может получиться? Не стоит. Не позорься. Все еще можно переиграть, отменить, отказаться без объяснения причин."

Но я не буду его слушать. Ни за что не буду. Это все память детства - смешного и неуклюжего ребенка, над котороым долго и зло смеялись. Над неловкими движениями. Над круглыми хомячковыми щечками. Над пухлыми ножками, торчащими из-под вечно слишком короткой юбки. Я вспоминаю все это - с грустью и раздражением, в которые за прошедшие годы переплавились обида и злость. Вспоминаю, и думаю, что если не победить себя сейчас, то все что я терпела, пятнадцать, десять, восемь лет назад окажется напрасным. Что все зароки и обещания (себе, конечно, кому же еще) стать лучше, сильнее, стать человеком, который может никогда уже не станут правдой. Поэтому...

...сцепить зубы, тренироваться, и верить в себя.

Все чаще посещает мысль, что неплохо было бы лет, скажем, до 40, успеть накуролесить побольше, чтоб потом мирно сидеть дома, печь плюшки и вспоминать бурную молодость.

Иногда это желание - пустить все под откос, и постоять, набюлдая, как рушится с таким трудом выстроенный карточный домик - становится настолько сильным, что не то, чтобы погасить, а просто умерить его становится решительно невозможно. Тогда я придумываю себе игры - все что угодно, лишь бы отвлечься и обеспечить своевременный впрыск адреналина. Сейчас я играю в танцы - тренировки, соревнования, азарт; и время от времени гоняю по ночной Москве: крышу отрывает настолько качественно, что потом еще неделю никакие дурные мысли не посещают.

Когда солнца нет, оно вспоминается солью на губах, потрескавшихся, обветреных - с моря всегда бриз, волосы танцуют на макушке. Песок еще слишком холодный - мокрые ледяные комочки между пальцами, впрочем, перестают чувствоваться чересчур быстро. На пляже никого нет, из звуков - только тяжелые, звучные шлепки воды о берег и шелест отползающих волн. И солнце, столько солнца, что, кажется, оно расщепляет тебя - на самые элементарные частицы, и сам себе кажешься не более, чем сгустком атомов, случайно сформировавшихся в его лучах.

У некоторых людей совершенно нет чувства такта. Они самовольно забираются к тебе в голову, и выкинуть их оттуда просто невозможно.

У меня есть огромное желание - как только сойдет снег и асфальт хоть немного подсохнет, накупить цветных мелков и разрисовать весь этот унылый город, окончательно заскучавший и истрепавшийся за зиму.